Из сборника "Только сумерки"

Перевод с испанского В. Андреева

Один из друзей сказал мне: "Любая попытка сочетать стихи с прозой - самоубийство, потому, что стихи требуют определённого взгляда, сосредоточенного внимания, даже полного - после прозы - переключения в мозгу, поэтому твой читатель вынужден будет на каждой странице "менять напряжение" и могут перегореть пробки".

Возможно, что это и так, но я всё равно убеждён: поэзия и проза обладают свойством взаимодействия, и попеременное чтение разножанровых текстов не подавит и не уничтожит ни стихи, ни прозу. В высказывании своего друга я лишний раз вижу ту важность, с которой пытаются поставить поэзию в привилегированное положение и по вине которой большинство нынешних читателей всё реже и реже обращается к поэзии в её чистом виде, предпочитая ей ту, что имеется в романах, рассказах, песнях, фильмах и пьесах; но это позволяет всё же надеяться:

а) поэзия не утратила своей глубинной внутренней силы и б) хотя внешняя непривычность поэзии в ей чистом виде (и в особенности манера, с которой поэты и издатели предлагают и рекламируют поэзию) сейчас встречает со стороны большинства читателей сопротивление ей и даже отказ от неё, - всё-таки любой человек способен воспринимать стихи.

В любом случае, единственное, что в Латинской Америке сейчас принимается во внимание, - это готовность плыть против течения: против конформизма, общепризнанных идей и многоуважаемых кумиров, которые и доныне руководят игрой в Великой Системе. Когда я собирал книгу "Только сумерки" - так же, как и другие, - мою руку направлял азарт, словно ореховый прут руку рабдоманта; руку, точнее сказать - руки, потому что я печатаю на машинке двумя руками - почти так, как он держит прут; и сейчас мне захотелось подойти к пачкам со старыми бумагами и, не читая их, отыскать книжицу в зелёной обложке, куду я в каком-то из шестидесятых годов записывал стихи - в Амстердаме, в ожидании самолёта.

Из полнейшего хаоса рождается порядок; рождённые в иное время и в ином месте, забытые, разделённые годами и листами бумаги, отыскивают себе подобных памеос, а меопас отходят в сторонку, а просемас признают только общество просемас. Игра продолжается - приходило и отчаяние, и желание выбросить всё в корзину, где скопилось уже великое множество невоплощённых замыслов, но иногда вдруг врывалась и радость - когда, перечитав стихотворение, я хотел погладить его, словно кошку, чья шерсть - наэлектризована.

И пусть Калак и Поланко всякий раз, когда предоставляется им такая возможность, вступают в спор со мной - ничто из советов не заслуживало бы внимания серьёзных библиографов, - в книге "Только сумерки" собрана и поэзия, и проза. Жаль, правда, что несмотря на всю свободу, которую я только и приемлю в творчестве, эта книга принимает вид антологии. Я не терплю бабочек, приколотых к картону; мне нужна поэтическая экология, нужно наблюдать за собой, а подчас, вернувшись из мира прозы, признаваться себе, что только стихи не придаются забвению, что они хранят меня и верны мне, словно старые фотографии. Не приемлю иного расположения книги, кроме подсказанного внутренним единством, иной хронологии, кроме подсказанной сердцем, так же, как иных встреч, кроме случайных, - только они истинные.

***

Стихи из карманов - в свободную минуту в кафе, в
ночном самолёте, в бессчётных гостиницах.
(В скольких я останавливался?, на скольких
станциях и аэропортах сидел в вечном ожида -
нии: повезёт или нет с билетами?)
Менее всего я хотел бы, чтобы получилось нечто
автобиографическое и антологическое: две головы
Аидова пса лают с пишущей машинки, на которой пе-
репечатываю рождённые свободными стихи.
(Но у Цербера - три головы, третья - она
рычит с пеной злобы у рта - это скромность,
мерзопакостная тварь, каковая не существует
сама по себе, но вынуждена существовать,
будучи выдуманной другими.)
Мало-помалу я всё же пишу эту треклятую книгу,
навожу порядок, отбираю, меняю местами, к такой-то
маме. Мне даже начинает всё это нравиться - по край -
ней мере, в скромности меня не упрекнут.
(Слышу рычание Цербера, его три пасти вот -
вот укусят. Бросаю ему сухарики - тексты
танго.)

BILLET DOUX



Вчера я получил письмо - негаданно-нежданно.
"Не выразить, как мне невыносимо быть одной.
Невыносимо - до слёз, ведь мы друг друга любим,
но ныне

любовь опередила нас
и нежными руками
отсутствие скрывает наше".
Исписан весь листок.
И вот - конец.
Любовь моя ушедшая, я должен написать тебе,
я отвечаю:
Буэнос-Айрес, четвёртое, ноябрь, год тыща девятьсот
пятидесятый. Четвёртое, и
пленницей календаря - луна.
Нам так немного было нужно, чтобы были вместе:
уверенный шаг дня, прямая линия цветка,
определённость встречи.
Да, вот и всё, что было нужно.
Легла монета решкой, ковёр - изнанкой.
( Никто не виноват, что я живу, что так так живу...)

AFTER SUCH PLEASURES



Этой ночью я искал твои губы в чужих губах
и почти поверил в то, что отыскал тебя,
ибо, слепец, я знаю: то, что влечёт меня
к женщине, - это река;
но какая тоска - добраться до берега сновидения
и понять: наслаждение - жалкий раб,
получивший фальшивую монету.

Забытая, любимая, - как я желал бы
воскресить то страданье в Буэнос-Айресе,
ту безнадёжную надежду.
Если бы вновь полюбить тебя
в доме моём - открытом в сторону порта,
если бы вновь встретить тебя утром в кафе, -
и чтоб ничего-ничего
ещё не случилось.
Чтобы не надо было ни о чём забывать,
рук твоих не вычёркивать из памяти,
и пусть одно остаётся - окно в беззвёздное небо.

БУДУЩЕЕ



Да, я знаю: тебя не будет.
Тебя не будет ни на улице, ни в ночном
электрическом шорохе
фонарей, ни в выраженьи лица,
когда читаешь меню, ни в улыбке,
смягчающей вагонную тесноту подземки,
ни в книгах, данных тобой, ни в "до завтра".

Тебя не будет ни в моих сновиденьях,
ни в моих - непривычных тебе - испанских словах,
ни в номере телефона,
и в цвете перчаток - тебя не будет.
Любимая, я буду сердиться - не из-за тебя,
буду покупать конфеты - но не для тебя,
буду ждать на углу - но не ты придёшь,
буду произносить слова, какие только придут на ум,
буду съедать то, что принесёт официант,
и буду видеть сны, какие будут мне сниться,
но я знаю: тебя не будет -
ни здесь, во мне, в камере-одиночке, где я ещё
удерживаю тебя,
ни там, в мотке мостов и улиц.
Тебя не будет - нигде, нисколько, ты не станешь
даже воспоминаньем,
я буду думать о тебе -
но думать о тебе: лишь тщетно пытаться
вспомнить тебя.

ЕСЛИ ДОЛЖЕН ЖИТЬ...


Если должен жить без тебя - пусть всё станет
нелепым и неприятным,
суп холодным, ботинки дырявыми, или пусть
на средине жизни
возникнет сухая ветка чахотки, пусть прокричат мне
имя искалеченное твоё, пусть пальцы мои
судорогой навеки сведёт, и ничего не принесёт
мне покоя.
Нет, это не научит меня любить тебя больше,
но, оказавшись за дверью счастья,
я осознаю, что это значит: ты - рядом.
Да, наверное, я осознаю это, но нет:
пусть притолоку дверную покроет иней,
пусть, стоящий в подъезде, я пойму,
что это значит: свет в столовой, белые скатерти,
хрусткий аромат белого хлеба.

Я так далёк от тебя,
как один глаз от другого,
но, может быть, эта разлука
рождает новое зрение наше.

МГНОВЕНИЯ


Останься во мне,
если тебе дороги твоё лицо и волосы твои.
Ведь ты не знаешь: море,
назад отхлынув, затопит тебя.
Каждое впечатленье, каждое лицо оставляют на твоём лице след,
каждое имя
падает на имя твоё, словно подстреленная орлица.
Ты - добыча Сены, как же тебя спасти,
если женщины Пикассо ласками убивают тебя?!
Просыпаясь, я думаю о тебе, ты - всякий раз другая,
я хочу отыскать твоё лицо,
ищу его на портретах,
ищу тебя такой, какой ты была
дождливой ночью у меня на руках.
Нет, ты не позволишь себя уничтожить,
ты не сдашься!
Я веду сражение, я - дерево,
но ведь ты - птица,
и что я смогу сделать, если поднявшийся ветер, -
уносящий песню твою, -
унесёт и тебя?!

ЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО
(современное стихотворение)


Всё, что я бы в тебе любил,
это так немного по сути,

но по сути - это и есть всё

бредущая мимо собака, холм, берег реки,
ежедневная суета, всякие пустяки,
волосы, отливающие пшеницею золотой,
тела твоего запах, что повсюду со мной,
всё, что ты говоришь в течение дня, -
в мою защиту и против меня,

это всё - так немного,
но ведь я и любил всё это потому, что люблю
тебя.

Пусть ты будешь смотреть мимо меня,
пусть ты будешь любить меня ночью,
ненавидя меня по утрам,
пусть ты вскрикнешь, мне отдаваясь,
и крик твой услышат на улице,

и пусть наслаждения, которым мы предадимся,
станут знаком нашей свободы.

СОНЕТ


Любовь - ракушка, остаются в ней
воспоминанья: образы и звуки;
они всего реальнее - в разлуке:
вдали от моря - моря шум слышней.

Цветок от холода осенних дней
заламывает с болью листья-руки
и оживает в радости и в муке
под солнцем - каждой клеткою своей.

Прекраснейшая статуя, - одна,
всегда одна, и никогда в унынье
(будь гордым ты, но ей не прекословь).

из камня и мечты сотворена,
из - ничего, но подлинна доныне,
белее белой лилии - любовь.